Конкурс поэтов-неэмигрантов

Номинация «Неоставленная страна»

* * *

Июльский камень, далее круги

плывут по уткам, месяцам и бёдрам

раздвинутых деревьев – далеки,

как ивы, слепота и бездорожье,

мы входим в [между кадрами] зазор

умножены его безводной дрожью

посередине матовой реки,

где с нами в ряд лежит немая лошадь.

Июль живёт, как видишь, там, где все

животные, что мы ввели, собою

раздвинут нас калиткой на потоп,

который ткёт нас тёплою иглою

пчелиной и сосновой там,  где язь

пернатою в нас тычет головою,

похожей на разрезанный вдоль глаз

который наречёт потом любовью.

Плывём сквозь это яблоко, что вдох

свой оставляет под водой непрочной,

чьи веки прорастают, словно Бог

осокою источенной и точной –

как будто дом оставлен, как подлог

который завершается судьбою

проточной, там где зрение – зазор

меж камнем – уткой – комнатой пустою,

меж листопадом, что внутри детей гудит

как погремушка в языке виновном

в их проявленье, между аонид

дыханием животным и бесплодным,

меж деревянных рыб, тех что на дне

придерживает ангел своей пястью,

которые его изобрели из жабр своих 

чтоб не устал он прясть их  –

они среди невидимых ветвей

его плывут, с той стороны дыханий

прудов, что мы не обозначим здесь –

коль сами свёрнуты, как молоко,словами.

Остались контур, темень, высота

и прочее, где всё опровержимо,

где Бог вернулся в дом, как слепота,

и дрожью лошадиною сочится.

ФОТОГРАФИЯ ЗМЕЯ

В силок попав даггеротипов общих

бумажный змей артачится и ропщет

на это небо, что его лакает

собачьим языком из нашей дали.

Он удаляется – чужой и мне и небу,

воде и человеку или хлеву

и озеру, которые врастают

в свои потопы – ничего не ради.

Бумажный змей уже наполовину

не виден здесь [ещё мы видим спину

его сутулую  – на ниточке не нашей] –

и, в урне погребальной воспылавши,

он бегуном, раскинув свои восемь

прозрачных ног, в хрусталике уносит

циклопью слепоту или печали,

и там свистит – как будто на причале

там станет лодкою еще одной поболе,

ещё одной историей и полем

многоязычным – где уста смыкая

он спит в росе, чужбин земных не зная.

* * *

И дождь, который стая птиц, и смерть, в которой жизнь

свила горячее гнездо для многих своих лиц –

всё это ремесла итог, что вытащит с земли

своих прозрачных мертвецов, которые смогли

увидеть то, что нам живым, увы, не разглядеть,

и потому их плотный хор нас продолжает петь

среди стрекоз или кротов, которые внутри

сплелись, как некий средний род, который подвели

его отмазки и печаль, и кожа, но не та –

таится, как звезда, печать – бугриста и густа.

И вот, когда к моим устам прибьётся темнота –

которую не избежать, возможно/никогда –

взорвётся наш стеклянный куст и некто посетит

мои земные небеса, к которым снег летит,

и я покину чёрный куб чужого языка,

с родимым пятнышком, что спит, как птаха, у виска

И распрямляя дождь, как взгляд, который без меня

летит сквозь молока спираль всем мертвецам родня

и видит только зеркала, что исполняют сад,

идущий, с трёх своих сторон, не требуя наград,

где птицы – это только дождь и жалость о себе,

ты смерть свою к себе прижмёшь во всём её х/б.

И будет продолжаться сад и смех пустых стрекоз,

которые боятся нас и двойников обоз,

где ангелы звенят внутри, и в скважины на свет,

ложатся, как вода легки, и убирают смерть.