Рождённый и воспитанный в тепле,

очаг домашний ценящий сверх меры,

объём, судьбой положенный Земле,

ты в местные укладывал размеры.

А ночью и размеры и объём

планеты расщепляются как атом,

где мир трёхмерный вынесен на слом,

и веры нет любым координатам.

Где всё - одно пространство на кону

в космической игре за свет средь мрака,

и цифры раздуваются в длину,

а слово сокращается до знака.

В такую ночь забудь расчёт и речь -

в системах измеренья нету смысла;

для вечности, готовой в бездну лечь,

тесны слова привычные и числа.

Пройди туда, где ходу нет часам,

а вечность быть лишь круглым повелела,

и ты увидишь мир, который сам

ни цели не имеет, ни предела.

И с этой обречённой пустоты,

устав бродить по высям необжитым,

обратно упадёшь на землю ты

и каменным замрёшь метеоритом.

И разве что какой-нибудь поэт

фрагменты соберёт твои, как кости,

иль вставит живописец в свой портрет

иль попросту прохожий пнёт со злости.

Но в миг, когда нелёгкая несла

тебя во мрак, пронизанный лучами,

казалось, что земные все дела

не стоят лёгких крыльев за плечами.

Пускай тоскливо позднею порой

быть пылью там, где звёзды и просторы,

но чтобы сдвинуть с места мир, герой

сначала ищет точку для опоры.

Скитальцу нужен дом, тепло и свет.

Пусть небу нет конца и ночь стеною;

средь множества событий и планет

одна всегда останется родною.

Нежный возраст

Здесь ребёнком, устав носиться,

ты ложился на землю вдруг

и следил, как чертила птица

в чистой сини огромный круг.

Было всё и легко и просто,

пролетал незаметно день,

звёзды в небе садились в гнёзда,

а на землю ложилась тень.

Заключённый в одеждах тесных,

суеты до поры не знав,

ты ль не трогал стволов древесных

и не чувствовал запах трав?

В каждой луже вставали реки,

в каждом камне - уступы гор,

и открытые жадно веки

поглощали земной простор.

Пели птицы. Смеялись дети.

И не зная душевных ран,

ты носился в нездешнем свете

и от игр был вечно пьян.

Столько смято травы и цвета,

троп исхожено, сбито ног.

Пропадая всё детство где-то,

разве вспомнить всё это мог

ты, гулявший легко и смело,

зажимая в ладонях рук

оперённые ветром стрелы

и за спину закинув лук.

Что казалось, возможно даже,

несмотря на запрет Земли,

пересечь в час рассветной стражи

горизонта черту вдали.

Периферия

Город серого быдла и ржавой листвы,

где не стыдно прилюдно мочиться,

вечный город, в котором окажетесь вы,

если выйти из дома случится.

Где заплёванный рынок – культурный очаг

местных сплетней и грубых суждений,

где в любой выходной напивается всяк,

не считая своих дней рождений.

Здесь не нужно по звёздам тоскою сгорать,

глубоко размышляя о многом;

больше взять, глубже сунуть и сладко пожрать –

вот и всё, что положено богом.

Здесь народ суетится и вся его роль

в производстве жующей оравы;

здесь мужчины подстрижены строго под ноль,

а у женщин свободные нравы.

Здесь за тёплое место лихая борьба,

чтоб достойней заплыть тучным жиром;

здесь родиться – судьба, а остаться – труба,

а уехать – прослыть дезертиром.

Здесь бедны и богаты, хитры и глупы,

и всё время то ссоры, то стычки;

здесь живут, размножаются словно клопы

непонятно зачем по привычке.

Пусть пуста голова здесь, но чаша полна;

всё, как всюду, и подано кушать.

Я люблю тебя, город из страшного сна,

и затем-то желаю разрушить.