Конкурс поэтов-эмигрантов «Эмигрантский вектор»

Номинация «ТАМ»

О загадочной русской душе

В Европе учат жить, в России умирать.

Т. Вольтская

Пристреливать загнанных лошадей,

не глядя в глаза. Зима.

Вокруг не взорвавшихся площадей

бетонным кольцом – дома.

Снежинки не тают. Ладонь полна

не сбитых чудес. Февраль.

В засаде, как тать, залегла весна.

Кровавит небес эмаль

с востока. И солнца огромный шар

Летит на тебя – постой!

Бежать? Отбиваться? Тебе решать.

И выход, всегда, простой.

Не любишь – уйди или отпусти.

А любишь – закрой глаза,

зажми все слова у себя в горсти,

умри и воскресни за

чертой, где осанну поют враги.

Пройди этот тяжкий квест...

Любовь – это смерть. Но твои шаги

услышат Москва и Брест,

и дальше: Варшава, Берлин, Париж.

Европа сойдёт с ума,

увидев, как ты не идёшь – паришь

снежинкой. А за спиной – зима,

готовая умереть сама,

сорвавшись с небесных крыш.

Номинация «ЗДЕСЬ»

* * *

Сойдёшь на сельском перекрёстке,

где крест поклонный небо держит.

Осенний дождь – холодный, хлёсткий –

штрихует серым, будто режет.

Узнаешь в дряхлой куче хлама

и кирпичей останки фермы.

За ней – карьер (по-детски – «яма»).

Для взрослых – заморочка, нервы.

Для нас – для сельских бедокуров –

пространство битв, поля ристалищ,

места для тихих перекуров,

где каждый – бра'тка и товарищ.

За «ямой» – лес: сосна и ельник.

В глухой затерянной землянке,

я, как взаправдашний отшельник,

читал запоем на лежанке

о героической тачанке,

об Аэлите-марсианке...

Цвёл можжевельник.

И я не знал, что скоро рухнет

Союз и мир – не только ферма.

Всё схлопнется до стенок кухни

и станет пошлым, одномерным.

... Лишь крест всё также держит небо.

И в хате пахнет свежим хлебом.

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

Мне было четыре

Мои корабли бороздили херсонские степи,

и их якоря целовались в засос с целиною.

Я помню водил корабли на бахчу к водопою:

гремели, змеясь по пылюке, железные цепи.

Мне было четыре. Не века. Не жизни. А го'да.

Я помню посёлок. На ферме работала мама.

И степь для меня была домом, и садом, и храмом.

А крышей – бескрайняя твердь небосвода.

Мои самолёты влетали в соседские окна,

гонимые жгучими вздохами пыльного ветра.

Старуха Петрова по-свойски, но авторитетно,

меня называла залётным. Её хлёсткий окрик

летел из окна вслед за брошенным вниз самолётом.

Ей вторил петух. Разносилось его «кукаре'ку»

стремительным эхом вдоль улиц за школу, за ре'ку.

А я наслаждался беспечным, как детство, полётом.

Мне было четыре. Я жизнь запускал, словно птицу,

и верил, что если всё время лететь, не садиться,

то через сто лет залетишь аж за самый за край

«не знаю чего». Но то место похоже на рай.