Конкурс поэтов-эмигрантов

Номинация «ТАМ»

* * *

Словно ступая по детским своим покрывалам,

полуистлевшим, разбросанным в хаосе сна,

я прохожу по дворам, где когда-то играла,

и повторяю себе, что ещё не бывала

здесь совершенно одна —

да, совершенно одна, но толкаясь в толпе неизвестных

призраков нежных, немых, позабывших свои имена.

Как мне освоить теперь это место?

Как посмотреть на вчера ненавистные мне

груды листвы и бетона, лишённые формы,

или на зонтики сныти, пропахшие штормом,

серо-белёсым, как шторы в больничном окне?

Кровь насыщается пылью и пыль наливается кровью,

скачут по гравию смерчики, катятся дрёмные комья,

тени роятся в пустотах и сполохи тонут впотьмах,

и за грудиной скребётся предательский смех, неуместный

в этих широких краях,

тяжко и сладко раскачанных кем-то над бездной —

ах, на полынных канатах,

на вырванных чёрных корнях.

Номинация «ЗДЕСЬ»

Штиль

Этот воздух,  я говорю,  в соляных узорах

или кляксах сока.

Эта ласка, я говорю,  скорпионий шорох

от листвы, грозу зовущей с юго-востока.

Меловые стены,  две полосы деревьев

и сухое русло посередине –

замощённый пепельным предвечерьем

мой трамплин в сиреневую пустыню, –

и тяжёлый жар, встающий до самых кровель,

белых с чёрным краем.

                 В пригоршне океана,

мне в глазницы влитой, сахаром тает профиль

умирающего вулкана.

В наготе такой покоится мир, что вроде

и смотреть нельзя.

                И камень его не крепче

сигаретной пачки.

                Где-то сочится, бродит

томный гул помех, несущий обломки речи

то вершин, то бездн, и жизнь тяжелеет вдвое

от усилий вслушаться в них яснее.

Обливаясь потом,  плавясь и пламенея,

я иду проулком и и говорю с тобою,

плоть любви моей,  рассохшийся панцырь зноя,

на больной груди распахнутый душный веер

пыльно-розового прибоя.

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

* * *

Что мне сказать, уезжая отсюда? Итак:

первую память мою запечатавший знак

больше меня, и младенческой жизни начало

дольше, чем жизнь.

Расплодившись, как жадный сорняк,

ростом пресытившись, слово моё измельчало,

разве что сок не иссяк.

В мире, скользящем по тёплой спине плывуна,

в выдохе бездны прошло моё мутное детство,

вызрел мой свет; и героев моих имена

вышли из бездны, и зрению некуда деться —

всюду она и она.

Так и срастусь я с её черноплодным двором,

так и останусь стоять у разбитых качелей,

прутиком трогать густой фиолетовый гром,

слушать, как дышит задумчивый бог подземелий

в храме наземном своём.

Всё, что он мыслил, и всё, что изрёк он, сбылось:

духи глубин вылетали из раструбов костных,

висли на кровлях, слипались в прозрачную гроздь;

с низких небес в закопчённую грудь девяностых

тайное солнце лилось,

вылилось в то, что должно было сделаться мной,

выжгло меня и оставило слепок ничейный,

зноем скрепив испарения эры больной,

голос пустыни, поющей в картонной ячейке,

пепел и шторм листвяной.

Как незаметно сомкнулась твоя западня,

тяга утробы. – О стены цементного дня,

в каждом пятне находя заповедную метку,

с бережной горечью трётся моя пятерня:

кем бы ты ни был, цветущих пустот архитектор,

здравствуй, ты создал меня.