Номинация «ТАМ»

***

Качается, катится ритм однотонный,

и летнего ветра разбег

полощет, как ткань занавески вагонной,

пейзаж меж прищуренных век:

я вижу надежды дырявое донце,

развилку железных дорог,

где падает мячик вечернего солнца

за чахлый сосновый лесок,

и деревце машет обломанной веткой,

как будто замешанной в том,

что я остаюсь анархисткой, поэткой

и чем-то, что будет потом, –

когда зарастут подорожником тропы

и шрамы затянет травой,

и нищие земли Восточной Европы

зазыблются над головой.

О них, отродясь не видавших покоя,

песчаное слово в горсти:

не дай им, господь, ни царя, ни героя,

дай только цвести да цвести.

В них детство моё не померкло поныне,

их голос весь мир пропитал,

их образ во мне – как мазут на штанине,

горячих коснувшейся шпал,

он так же привычен, как взору несносен,

и тут уж стирай не стирай,

когда золотится за  кронами сосен

ещё не потерянный рай.

Номинация «ЗДЕСЬ»

***

Вчерашний вулкан, обращённый в цветок,

земля, претворённая в море.

Рыбак поднимает пастушеский рог,

кочевник садится в рыбацкий челнок

и тает в туманном Босфоре.

В июльской ночи, на тяжёлой волне

качая созвездий мережу,

ты всё ещё нянчишь свой сон обо мне,

и я, как дитя, вырастаю во сне,

тобою провижу и брежу.

Из зарослей знаков, из сладких помех

в эфире прижизненной встречи

я слышу густое дыхание всех

в тебе погребённых наречий,

я помню их мирт, кипарис и шалфей,

их бронзу, кремень и овчину, -

пусть имя твоё на ладони моей

сведёт их лады воедино.

...Смотри, что за труд мне завещан тобой,

смотри, не жалея:

в стотысячный раз неумелой рукой

писать на странице твоей черновой

строку Одиссеи.

Мне мало чужих непреложных шагов,

затем и крошится о туф берегов,

как необожжённая глина,

всё счастье напева, но крепнет любовь –

и длится былина.

Сквозь плоти адамовой красный песок,

смеясь, пробивается тонкий росток

кудрявого ветра морского,

твой утренний голос, твой сбивчивый слог,

твой образ: от света – до слова.

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

***

Как  влага из надтреснутого блюда,

как серая апрельская вода,

моя земля расплёскана повсюду,

и я её такой не позабуду,

какой она не будет никогда,

но всё-таки мерещится и мнится

(в замызганном автобусном окне,

с потёкшей позолотой на ресницах,

с деревьями по левой стороне

и низкими заборами по правой,

где чёрные оттаявшие травы

топорщатся застенчиво и зло,

и треплется на проволоке ржавой

асфальтовое мутное тепло).

Потворствуя неведомой стихии,

в размякшей почве жалость хороня,

опять плодит всемирная  Россия

нежданных чад, похожих на меня,  –

и им легко сносить её немилость,

как будто впрямь поблизости, в дыму,

в пыли за гаражами, притаилась

иная – та, что блазнилась и мнилась,

но так и не явилась никому.