Конкурс поэтов-эмигрантов

Номинация «ТАМ»

Aпельсины из Москвы

В дни, когда я считала, что морошка - это небольшая такая морока

и все еще путала Сирано и сирокко,

на щеке или лбу иногда расцветал 

черный ромбик со словом "Марокко".

 Я болела за шкафом - как сладостно! В новостройки вливались инъекцией сумерки.

Апельсинное тело истекало органными трубами.

Апельсинные трубы во рту моем сладостно лопались,

а замерзшие трубы в котельных отчаянно лопались.

Я брела по просторам моей третьей за зиму простуды.

За окном бился ветер. Он врывался всегда ниоткуда.

Был ли это муссон, суховей ли, самум ли, сирокко?

Всюду он проникал, он меня доводил до марокко,

он морочил меня, одаряя ознобами, обмороками,

он меня заключал в черно-желтые клейкие ромбики.

Ну, а ромбик сулил витаминов разгул в моем теле,

острый запах зимы и Москвы с настоящей метелью.

Пламенело в гортани простудное яркое зарево,

и рождалось в органе проведение темы простуды,  его предзакатное марево.

Я лежала за импортным шкафом, и мне одиноко

не бывало в те дни, потому что мой гость из Марокко

отдавал мне себя и клеймо, и оно становилось 

Холстомера тавром, или знаком ужасных трех лилий

в тайнике подключичном, пока я болела, читая, 

одинокой чаинкой кружась по поверхности чая.

По ту сторону шкафа рабочие пол циклевали усердно.

Под тремя одеялами я расширяла усердно

лексикон, и судьбу вышивала, вынашивала до срока,

и новехонький дом наполняла тоскою предсмертной,

и наклейки копила с магическим словом "Марокко".

Мне казалось, что вдруг я умру - никогда не исполнится десять...

никогда не покину февральскую слякоть, задворки Одессы,

не видать мне Марокко, его апельсиновой дали.

Хорошо мне на этом конце говорить о начале.

Я простуду давно заменила другою болезнью,

я забыла о пыли наждачной, уколах, блаженстве, 

но все помню о детстве, где было мне так бесприютно, 

и былые шкафы из древесно-прессованной стружки 

не дают мне укрыться от ветра, и память пока что 

беспрокольно меня возвращает в февральское утро,

будоража иллюзией, что чай не остыл и морока

когда-нибудь снова уменьшится до морошки,

и Марокко из черного ромбика меня еще ждет немножко. 

Номинация  «ЗДЕСЬ»

Под Южным Крестом

Зима среди города, не знающего зимы,

на палец ниже экватора, на берегу океана.

Это, признаться, довольно странно,

как в ожиданье лета вовлечены,

уязвимы местные птицы, а также разного возраста дамы.

В моде все оттенки зеленого,

заговоренного. Загазованность

воздуха компенсируется напряженной дискуссией о положении в мире.

Неудивительно, впрочем,

что хлопочут прибрежные рестораны,

открывающиеся после короткой сиесты, в четыре,

зазывая зевак. Места занимая, как в ложе,

женщины на террасе морепродукты гложут.

Хозяйка привыкла к ним за сонную  зиму-

целуются у двери, не нарушая этикета и грима.

-Вам особенно удаются коровьи сердца на гриле,-

Салфеткой сметаются крошки и сплетни.

-Сердца на гриле- фирменные...                      Последней

входит блондинка, столь юная, что замирает беседа:

даже неясно, зачем ей лето.

Сквозняки пронизывают, как стилетто.

Под столом изумрудный

кокетничает с аквамариновым, но красным

мясом, грудами мяса наполнены тарелки дам прекрасных.

Шарфики рвутся на юг, пальцы их зелены.

Бывшие хищные птицы лениво,

показушно так выстраиваются клином,

но улетят разве что под угрозой гражданской войны.

Сердца и колбаски поглощаются по воскресеньям.

Так убивается зимнее время.

Сердца переходят на зимнее время.

Они приходят сюда годами,

Не одни, так другие. Снесет цунами

когда-нибудь к перуанской маме

суд-американских сударынь. Они,

конечно, могли бы

забыть о вчерашнем и завтрашнем,

остепениться, не вглядываться из-под руки,

но все ждут. И только самая старшая

все чаще, заказывая, предпочитает рыбу

и втихомолку отращивает плавники.

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

Огородная молитва

Сон и бессонница: черное, белое, белое, черное.

Нет равновесия, есть победители. Я - побежденная.

Черное: сонное, просто пугает своей черноземностью.

Белое: бодрствуя, тупо таращится твердою льдиною.

Как же так, Г-споди? В картах ведь не было дома казенного?

И с обреченностью с грядки взываю я: "Пересади меня!"

Будет потеха ему, агроному-любителю.

Знаю, что некуда деться, вокруг - геометрия.

Пересади меня, Г-споди, слышишь? Иссохшими листьями

Шарю по грядке в припадке тоски и неверия.

Эта разметка уже утомила, и выело

все, что питало когда-то, из почвы отчаяние.

Эксперимент затянулся. Считаешь гордынею

Вечный мой голод и жажду, веселый начальничек?

Ладно, чего уж, считай меня дурой капризной,

неблагодарной выскочкой парниковой.

Что-то ведь есть и получше обычной любви с перегноем?

Что-то другое.

-Пересади меня, Г-споди,- горестно.-

В новую лунку, под новым именем.

Что тебе стоит, прошу, помичуринствуй:

пересади меня.