Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»
Номинация «Неоставленная страна»
Он предал буднично
Он предал буднично, себе не уяснив,
ну что такого сделано не так.
В своем желании он был нетерпелив.
А кто подумает – да нет же, он простак,
а не мерзавец, будет также прав.
Как прав бывает некий каллиграф,
которому велели во строке
совсем на непонятном языке
витиеватый вывесть иероглиф,
что вроде бы красив, а не уродлив,
но означает горький приговор…
Он, полицаев проводив во двор,
им указал, ховались где жиды
(и это было б только полбеды),
но заодно - где прятались их детки,
в саду вишнёвом, сразу за беседкой…
«Ну, масенький картавик, ну вылазь.
Зачем же ты залез в такую грязь,
изгваздав вдрызг цыплячии штанишки
и желтую прошитую звезду.
Да пришивать- то надо на заду!
А ну-ка признавайся - где братишка?..
Малец молчал и будто точно знал,
что он храбрее зоркого соседа.
«Meine liebe Frau» (Постирушки фрау Маруси)
И лезла сирень сквозь оконные створки,
пока пузырилась в тазу гимнастерка,
пилотка и гетры оттенков фельдграу,
и Ганс под подолом ласкал «liebe Frau»,
а Фрау Маруся, еще молодая,
белье полоскала, ему угождая.
Бывало, девчушкам носил он конфетки,
наверно, тоскуя по маленькой Гретхен.
Да что там. Не первый он был на постое,
но всех вспоминать - это дело пустое.
Тогда она знала одно - нужно выжить,
а время из памяти лишнее выжжет.
Теперь столоваться черёд капитана,
И видом казистый, и склонен к роману.
Она крутобёдра, стройна, большерота,
а в окнах сирень сорок пятого года,
весна расслабляет, пьянит и кружит…
- Ты с немцем жила?
- На войне разве жисть.
- Ну, значит, не врали. А муж как вернется?
Зачтется, дуреха, тебе, ох зачтется.
- Так мужа убили. Еще в сорок третьем.
- А детки - его?
- Да, советские дети.
- Но разве так можно... пока мы там гибли...
- А кто в 41-м тут драпал, не вы ли?
- Да я ж тебя! Драпали. Было…давай-ка,
и мы про войну позабудем, хозяйка.
(Ну, пользуй, ты - наш. Воевал. Значит – можешь.
И дочки сегодня вернутся попозже.
А если уж страсть, если вещи по полу,
то свой ли, не свой - лишь бы был понежнее.
Наладится жизнь. Ремонтируют школу,
и сахар давали вчера в бакалее.
Рыжие ботинки
Я вдруг представил, сидя на привале,
что вырос возле мюнхенских пивных.
И вот меня обрили и призвали
строчить по нашим с ихней стороны.
Ну, то есть те теперь как будто - наши,
а наши, значит, злейшие враги,
И Фритцем звали моего папашу,
и у меня немецкие мозги.
Фельдфебель выдал рыжие ботинки,
и сам он рыж, как прусский таракан,
и здоровущий, прямо - как с картинки
(сержант наш, впрочем, тоже великан).
И мы воюем при любой погоде…
под Прагой? под Берлином? под Москвой?
Уже не помню, только будто вроде
сражаюсь я с дивизией родной
от взвода своего неподалёку.
С боекомплектом полный нормалёк.
И я скосил из шмайссера Серегу,
как тоненький зеленый стебелёк.
Ну что ж - один убит, по крайней мере.
А не вставайте на моем пути!
Но понимаю - его маме Вере
я похоронку должен принести.
А вот и сам в себя затем стреляю,
и кто кого убил – я не пойму,
и никого уже не разделяю.
Ах, разобраться б в этом самому …
Года пройдут-проглотятся, как слёзы,
и я, старик, в последний выходной
уже c утра не сильно и тверёзый,
опохмеляясь на углу в пивной
и собирая память по крупинке,
(вокруг берлинцы или москвичи?),
вдруг вспомню эти рыжие ботинки.
Да нет, на мне же были кирзачи.
|