Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»

Номинация «Неоставленная страна»

* * *

В час курносой пропасти да жуткости,

если нет вокруг и сам-один,

у войны былой, у мёрзлой глупости

валенок займи и керосин.

Уж кому – приврать тебе заранее,

чем лечить холщовую беду,

уж куда – смущенье и прощание,

души вслух и годы на ходу.

Человеку, ощущенцу, неучу,

как ни приобщён, причтён и проч.

к до́быче добра и ко всеобучу

дисциплины, не о чем помочь.

Гимнастёрку тихо расколдует он,

скуксится, и сколько ни зови,

будет только крохотно и суетно

на краю несделанной любви,

будет приступ ёлочной знакомости,

штык тревоги, мутные круги

керосина – в сиротливой ёмкости

и собачьих валенок – с ноги.

И за то, что с ветошью болотною

свыкся он, растекшись на мели,

выйдет корневое и животное

эхо из протянутой земли,

заклубит с ветрами телеграммою,

приголубит всех и никого –

кровное, кондовое, то самое,

нарезное-доброе, его.

* * *

Что под круглой синью шершавый лес

у меня на глазах шумел,

рассыпался шорохом, тихо нёс

околесицу, спал и пел,

начинались листья как на духу

без задоринки из сучка,

а гнездовья дикие наверху

поживали исподтишка –

это знал я точно в жару и степь

городов, но не знал, к чему

эта хмарь дерев, эта глубь и крепь,

ровно по сердцу моему.

И когда сам лес тот над головой

шапкой зелени на холме

надрывает воздух, а ты живой

у подошвы, в своём уме,

то в кармане Камы рукав реки,

голос облака по воде –

не с тобой, конечно, и не с руки,

и ничто уже, и нигде.

Сторожа ход рыбы в гребной волне,

щёкот ястреба на лету,

ни о чём молчишь в настающем дне,

закипая в честно̀м цвету,

и из тени прошлого впереди,

из того, что ты здесь жилец,

из созревшей речи в своей груди –

появляешься наконец.

* * *

Так в молчании Штирлица шухер и грусть

от того, что усталость бойца

и порой лишь глазами дано наизусть

намекнуть и чертами лица

про берёзы, пшеничную ширь и про снег,

гладь небесную, чистую так,

как глаза у потомков арийских коллег,

как ещё непридуманный флаг.

По весне, лишь природы заводится труд

и на выстрел и голос живой

запряжённые танки особенно прут

по измученной передовой, –

скрежет мозга и матерный ветер с реки,

бензопилы не спят и ревут,

и в разгромленном воздухе чуют стрелки

феерический гитлеркапут.

Будет бездна с прожилками, млечный огонь,

бег о смерти и спехи гурьбой,

будет детское утро и пряник-гармонь,

перекуры в субботний отбой.

И когда-то за этот раздор и битьё,

за желание взглядом прожечь

уцелевший разведчик предъявит своё –

не глазами и даже не речь.

Он затянет во весь свой отвыкнувший дух,

по-родному, тепло и любя,

про широкую степь, про широкую – вслух –

и тем самым раскроет себя…