Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»

Номинация «Неоставленная страна»

Дворовая

В этот дом со знакомыми окнами

шел не улицей я, а проулочком

и всегда замечал под балконами

одиноко стоящую дурочку.

И дымила она папироскою,

и носила нелепые платьица,

и ругалась она с недоростками,

и могла ненароком расплакаться.

Дремлют пятиэтажные тополи

в беспокойном дворе моей памяти.

Сколько троп мы под ними протопали

до того как подернулись патиной.

Нет уж ни тополей, ни родителей

в стариковских пальтишках заношенных,

нет на лавочках бабушек бдительных

и стучащих с утра доминошников.

Погрустнели пенаты облезлые,

став хрущобами и перестарками,

и захлопнулись двери железные,

и дворы обросли иномарками.

Сломан корт, где мы шайбу футболили,

и в асфальт, не расчерченный в «классики»,

смотрят только коты сердобольные

через окна из модного пластика.

Сколько нынче детей в целом городе,

столько было тогда в нашем дворике.

Не расслышать в теперешнем грохоте —

прятки, салочки, крестики-нолики.

А зимой вместо чистописания

ребятишки на улице носятся,

где красивая девочка самая

мне попала снежком в переносицу.

А когда я вернулся из армии,

целовались мы так с этой девочкой,

что порой улыбалось парадное,

грея нас радиаторной печкою.

Мы лет сорок все так же целуемся,

как когда-то юнцами зелеными,

но не бродим до света по улицам,

ведь подъезды теперь с домофонами.

В этот дом с незнакомыми окнами

я иду, как обычно, проулочком

и встречаю опять под балконами

одинокую прежнюю дурочку.

Покурить бы сейчас с ней на лавочке,

обсудить, что творится по «ящику»,

но боюсь, что старушка расплачется,

и на кой мне курить, некурящему?..

«Я все оставлю вам, когда уйду...»

Я все оставлю вам, когда уйду.

Нет-нет, благодарить меня не надо:

я все-таки возьму одну звезду,

когда уйду тропою листопада.

Да что звезда — всего лишь уголек,

неяркий проблеск на небесной глади,

прозрачной точки призрачный кружок

в какой-нибудь заоблачной тетради.

А кто ее оставил на потом,

наверно, думал: может пригодится,

а век спустя, листая скучный том,

перечеркнет ненужную страницу.

Какая грусть! Какой счастливый час!

Какие несравненные ступени!

Какое незаметное для глаз

мгновенье безответного успенья!

И ничего. И все. И благодать.

И солнце неприступное в зените.

Мне жалко вас без солнца оставлять.

Меня вы только не благодарите.

«Давай умрем одновременно...»

Тане

Давай умрем одновременно,

в один и тот же день и час,

чтобы другой не лез на стену,

оплакав одного из нас.

Одно из двух: тебе закроет

глаза любимый человек

или ему своей рукою

закроешь ты глаза навек.

Что лучше: совершая тризну,

другого проводить во тьму

иль самому проститься с жизнью,

чтоб не остаться одному?

Что хуже: тосковать в разлуке

и волю дать слезам своим

иль помирать, томясь от муки

о том, что станется с другим?

Не знаю я. Ни этой доли

не пожелаю я, ни той:

непостижимо много боли

и в той развязке, и в другой.

Немыслимость такой напасти

не в силах мы перебороть:

как можно разрывать на части

единую по сути плоть?

Единую по сути душу

нельзя бензопилой кроить,

нельзя планиду нашу рушить

и по живому резать нить.

Что остается? Только верить,

любить, надеяться и ждать —

и Тот, Кто закрывает двери,

пошлет, быть может, благодать:

обнять друг друга на мгновенье

пред тем как жизнь оставит нас...

Давай умрем одновременно,

в один и тот же день и час...