Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»

Номинация «Неоставленная страна»

* * *

мы юность ели с ножа.

эти ночные рыбалки, свидания под луной,

и ты, лопоухий герой,

обжигаешься обнаженной девичьей плотью,

как горячей ухой.

лунные мальки беснуются в распущенных волосах,

стог сена скрипит и мерцает,

синеют на грядках капустины, жабьи жемчужины.

сердца — две вишни — срослись боками

клейкими, лиловыми, с гнильцой взросления.

о Господи, верни ювенальное вдохновение,

синий мир на соломенных слонах,

городок в буйных садах,

и яблочным уксусом пахнет летняя кухня —

парусник застекленный,

комариные укусы, река, река, река...

лета солнечная гильотина

облизывается золотыми лезвиями, и вы —

фигурки

из коричневой сахарной глины

над бездной голубой —

учитесь писать телом и душой,

как первоклашки — шариковой ручкой

простые слова:

люблю, друг, прости, навсегда, никогда,

да пошла ты на.

пока ты молодой -

микрофон тишины включен,

вход свободный — иди и неси всякую чушь.

но ты меня не слушаешь...

юность, я чувствую твой взгляд:

оранжево-красную точку

лазерного прицела...

чувство снега

сегодня выпал первый снег

в саду

и черный мозг земли,

взрыхленный муравьями,

с еще зелеными извилинами травы,

но уже пегими листьями

красиво присыпало белыми перышками,

будто ангелы дрались подушками,

с тихим треском вспарывали когтями белую ткань.

сегодня первый снег пришел в качестве гостя,

невинный, нежный, напоминает

троянского пушистого жеребенка,

скачет, играет, понарошку кусает

растопыренные пальцы.

и моя душа радуется

/наперекор и вопреки логике, здравому смыслу/

пусть все это обман нас возвышающий,

нас вальсирующий,

верблюжата детства

подсматривают в игольное ушко,

а я оглядываю карликовый сад:

черная костлявая вишня

под снегом обрела второе дыхание,

расцвела почти как весной -

поймала на спиннинги ветвей

стайку голодных воробьев и снежинок.

здесь, в Ноябре,

посреди охлажденного ада,

первый снег прекрасен точно кит-альбинос,

всплывающий из-под земли.

и Ахав медлит, но все же отворачивает гарпун

и я - атлет в пуховике -

поднимаю взглядом тяжелое низкое небо -

черно-синюю штангу с белой бахромой

как можно выше.

я жив

я бессмертен

я что-то еще...

поющие в черновике

но куда, куда же уйдут яблони, циклопы,

ювенильные огни, голуби, школьники?

кто-то огромный тянет жизнь на себя

точно скатерть со стола-пространства

/заставлен немыслимыми яствами/,

или это ты стоишь на месте,

а улицы скользят, вытягиваются под ногами:

зацикленные ленты бегового тренажера.

жизнь – неразумное испытание,

проверка на прочность ребра, горечь

разумных пилюль, испытание раем и адом.

бензиновые радуги, первый шаги сына,

и Сэлинджер пляшет по поверхности Луны.

к чему мы все здесь были?

скользили по темному морю поднятых рук

зажженными свечами, кочевали в будущее.

и кто эти огоньки? зародыши для девы Марии?

спасители или огненные монстры?

куда все уходят, не оставляя следов в пепле,

невидимки, невесомки?

и ампулки всасывают слова обратно

из школьных припухлых тетрадей,

так отсасывают змеиный яд из раны.

как же нудно и скучно разматывать вселенную:

мертвый ковролин звездной тьмы...

но, Боже, мы же не плесень,

не разумные игрушки. что-то другое.

присмотрись, Господи.

напряги алмаз, точно трапецию культурист:

не на запчасти, не в перегной черновиков.

детей нужно забрать домой.