Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»
Номинация «НЕОСТАВЛЕННАЯ СТРАНА»
Чипсы осени
осень - голодная скорпионша
с клейким выводком детенышей на спине:
но никто не приютит ее, не пригреет.
лишь поэт смело протянет руку и скажет: «Сигай ко мне!»
осенью каждый второй если не поэт, то зародыш Гомера:
прошли четыре рыжих недели, без дождей и дрожи.
и каждый третий прохожий ужален роскошным ядом,
и кленовые листья хрустят и шуршат под ногами, точно
чипсы осени со вкусом Пушкина Александра.
а город, а город, а город
исподволь грузно и с грустью впадает в предзимнюю спячку;
дворник жадно сосет никотиновую лапу -
насыщается медвежьим жиром дворовой мечты.
все эти пейзажи - городские, земные, осенние,
с червивыми чертогами и грудами дряхлого золота,
с кривыми гвоздями в полусгнившей раме,
с голым ветром, босиком шагающим по листьям,
будто невидимка по острым ракушкам на берегу моря, -
я никогда не забуду, где бы я ни оказался завтра:
в каком-нибудь раю/аду на незнакомой планете.
спасибо. спасибо. спасибо…
***
Осень: идеальное место для родины –
полуразрушенное, густое, кряжистое.
Пустырь заброшенной стройки,
заросший великолепным бурьяном,
украшенный обморочными лестницами в небеса,
незавершенными, несовершенными, как стихи юности.
И кусками бетона с ржавыми хрящами арматуры.
С патрулями из глазастых ностальгических псов,
застрявших между истаивающей любовью к человеку,
и прогрессирующей верой в волка.
Там нет ни политики, ни культуры, ни разума,
сплошная первобытная самоволка.
Там отваливаются за ненадобностью
широкие крылья как у ангела, так и у химеры.
И тощие драконята пожелтевших кленов
едва пришпилены к гусиной коже пространства
черными булавками грачей –
все держится на зверином слове.
И ветер-почтальон
слюнявит марки грусти - пустые сырые окна.
реальность, прощай
Как же я оказался на чердаке?
Вот картонный ящик с грецкими орехами -
я зачерпываю пригоршню плодов
и высыпаю их обратно, словно крошечные черепки.
И смотрю сквозь окно на дождливое недружелюбное небо,
небо похоже на мрачного полицейского,
вызывающе жует зубочистки деревьев,
надвинуло козырек горизонта на самые глаза.
Что я здесь делаю?
Прислоняюсь лбом к холодному, точно стетоскоп, стеклу,
и с жадностью созерцаю
кусок еще теплого, еще не отброшенного мира
как ящерица, которая решила оглянуться на свой любимый хвостик,
прежде чем нажать на рычаг,
сократить необходимые мышцы. Реальность, прощай!
Я медленно дотрагиваюсь языком до холодного стекла -
стекло горькое на вкус,
за годы пропиталось лунным светом.
Вот так устроена волшебная лампа Аладдина.
Но что я здесь делаю?
Время снежинками отслаивается от меня,
перхоть судьбы.
Я чувствую, как превращаюсь в воспоминание,
прошедшее застывает, словно холодец.
И бабочка, не испытав свободного полета,
вновь становится беспомощной куколкой,
узор морщится на крыльях и сворачивается, подобно вееру.
Еще мгновение и ничего, ничего не останется,
кроме отпечатка прохлады на лбу.
Лунная горечь во рту и пряный запах орехов... |